Фрекен Смилла и её чувство снега - Страница 99

Я достаю отвертку из пробки и разрываю большой черный мешок для мусора.

Позавчера ночью Яккельсен показывал мне трюм. Со вчерашнего дня я не расстаюсь с отверткой.

Придя вчера около двенадцати часов из прачечной к себе в каюту, я хотела переодеться.

Пожалуй, мою жизнь в целом можно назвать беспорядочной. Но моя одежда всегда в порядке. Я взяла с собой вешалки для брюк, надувные вешалки для блузок, а свои свитера я складываю совершенно определенным образом. Ваша одежда остается привычной и вместе с тем новой оттого, что ее хорошо гладят, складывают, развешивают и раскладывают аккуратными стопками.

Наверху в моем шкафу лежит футболка, которая сложена не так, как ей положено. Я просматриваю всю стопку. Кто-то ее обследовал.

В кают-компании я сажусь рядом с Яккельсеном. Я не видела его с прошлой ночи. На минуту он прекращает есть, потом опять склоняется над тарелкой.

— Ты обыскивал, — спрашиваю я тихо, — мою каюту?

В его глазах лихорадочно трепещет страх. Он качает головой. Мне следовало бы поесть, но у меня пропал аппетит. Перед тем как идти после обеда в прачечную, я приклеиваю две тонкие полоски скотча на свою дверь.

Когда я возвращаюсь перед ужином, они оторваны. С того момента я не расстаюсь с отверткой. Возможно, это не очень разумная реакция. Но люди иногда привязываются к самым удивительным вещам. Чем крестообразная отвертка хуже чего-нибудь другого?

Из мешка на пол вываливается груда мужской одежды. Майки-сеточки, рубашки, носки, джинсы, трусы, пара брюк из плотной ткани в рубчик.

Это первая порция грязного белья с закрытой шлюпочной палубы.

Немного женской одежды: кардиган, чулки, хлопчатобумажная юбка, полотенца из махровой ткани толщиной в один сантиметр с бирками «Ютландская ткацкая фабрика дамаста», на которых вышито имя Кати Клаусен. Более она ничего не прислала. Я ее хорошо понимаю. Женщинам не нравится, когда посторонние видят их грязное белье и держат его в руках. Если бы кроме меня в прачечной работал еще кто-нибудь, я бы стирала свое белье в раковине и потом сушила на спинке стула.

Потом еще одна груда мужской одежды. Футболки, рубашки, свитера, холщовые брюки. Обо всем этом можно сказать три вещи. Что все это новое, все это дорогое и все это пятьдесят второго размера.

— Ясперсен.

Маленькие черные пластмассовые телефоны, которые висят в каждом помещении «Кроноса» и приводятся в действие с мостика, позволяя тем самым вахтенному, когда ему будет угодно, подключиться и дать приказ, для меня — во всяком случае, в настоящий момент — являются олицетворением того, к чему привело замечательное, мелкопакостное, изощренное и превосходящее все разумные пределы технологическое развитие последних сорока лет.

— Подайте, пожалуйста, кофе на мостик.

Я не люблю, когда за мной наблюдают. Я ненавижу отметки о приходе на работу и уходе с работы. У меня возникает аллергия, когда из разных инстанций сводится воедино какая-нибудь информация о человеке. Я испытываю отвращение к паспортному контролю и к свидетельствам о рождении. К обязательному обучению, к обязанности в определенных случаях предоставлять сведения, к обязанности содержать семью, к обязанности возмещать убытки, к обязанности сохранять тайну — ко всей этой вязкой громаде контрольных мероприятий и требований государства, которая обрушивается на вашу голову, когда вы приезжаете в Данию, и которую мне в обычной жизни удается вытеснять из своего сознания, но она в любой момент может снова оказаться передо мной, материализовавшись в таком вот, например, маленьком черном телефоне.

Я ненавижу все это еще больше, потому что знаю, что все это преподносится под видом своего рода благодеяния — вся западная мания контроля, архивирования и каталогизации задумана к тому же в помощь людям.

Когда в тридцатые годы спросили престарелую Иттусаарсуак, которая ребенком вместе со своим племенем и с семьей пришла через остров Элсмир в Гренландию с той волной эмиграции канадских эскимосов, которая впервые за семьсот лет встретилась с inuit в Северной Гренландии, когда ей задали вопрос — восьмидесятипятилетней женщине, пережившей весь современный процесс колонизации от каменного века до радио, — какова жизнь сейчас по сравнению с прошлыми временами, то она, не задумываясь, сказала: «Лучше — inuit гораздо реже умирают от голода».

Наши чувства должны находить искреннее выражение, чтобы не происходило путаницы. Невозможно с полной искренностью ненавидеть колонизацию Гренландии, поскольку она, вне всякого сомнения, помогла преодолеть материальные трудности самых тяжелых на Земле жизненных условий.

Кнопки ответа на переговорном устройстве нет. Я прислоняюсь к стене рядом с ним.

— А я-то как раз сижу и думаю, — говорю я, — когда же мне представится возможность себя проявить.

Направляясь наверх, я выхожу на палубу. «Кронос» идет сквозь длинные поперечные волны зыби, затухающие волны, созданные далеким штормом, исчезнувшим и не оставившим после себя ничего другого, кроме подвижного, матово-серого ковра энергии.

Но ветер дует навстречу — холодный ветер. Я вдыхаю его, открывая рот, позволяя ему найти резонанс — высокую стоячую волну, как будто дуешь над горлышком пустой бутылки.

Брезент с десантного бота снят. Стоя спиной ко мне, работает Верлен. Электрической отверткой он привинчивает к днищу длинные рейки из тикового дерева.

Лукас на мостике один. Он стоит, положив руку на румпель. Авторулевой отключен. Что-то подсказывает мне, что он предпочитает сам стоять у руля, хотя это дает менее точный курс.